Расстрел

Их было шесть человек. В шинелях. С винтовками и пристегнутыми к ним штыками. Снег скрипел под ногами. Была глубокая ночь, а может раннее утро, но было еще темно. Меня вели через приволжский ильмень в сторону ЦКК. Во главе расстрельной команды был начальник тюрьмы – Жуков. Он шел слева от меня, чуть позади шли солдаты.
— Женя, неужели вы меня и вправду расстреляете? Неужели ничего нельзя сделать?!
— А, что я, Серега, могу сделать? У меня приказ и если я его не выполню, то сам окажусь на твоем месте!
— Но, как же так?! Я, ведь, никого не убил, не изнасиловал! За что меня расстреливать??!!
— Ну не могу я, Серега, тебя отпустить! Не могу!! Ты понимаешь, н-е-е мо-гу!!!
— Да, пошел ты тогда на …, животное! — В сердцах бросил я и, плюнув в его сторону, отвернулся.

Тем временем, мы подошли к асфальтированному «грейдеру», как в народе называли автотрассу «Астрахань – Волгоград». Когда я перешел через дорогу, раздалась команда «моего приятеля Жени»: — Стоять!!

Повернувшись, я увидел своих конвоиров, ставших в шеренгу и как в кино, приставивших винтовки к ноге. Между нами было чуть больше десяти метров. Было по-утреннему тихо. В свете неоновых фонарей медленно и тихо падал пушистый снег. С застегнутыми за спиной наручниками, непокрытой головой, в какой-то шинели нараспашку, я стоял лицом к своим убийцам. Раздалась команда: — Приготовиться!

Солдаты подняли винтовки и стали в меня целиться. Странно, но страха не было. До конца не осознавая весь ужас происходящего и еще не веря в реальность того, что это происходит со мной, я глядел на них широко раскрытыми глазами. Видимо, решив скорее покончить с этим неприятным для него делом, Жуков резко поднял и тут же опустил руку: — Огонь!!!

В последний момент, повинуясь инстинкту самосохранения, я резко повернулся к стрелявшим правым боком. И до сердца дальше и мишень поуже. А вдруг кто-нибудь да и промахнется…. это была последняя мысль…

…Мои руки лежали на чьих-то плечах, ноги волочились по мерзлой земле. Какие-то люди, поддерживая меня с двух сторон, куда-то тащили… Вновь я очнулся на обитом жестью холодном столе, в какой-то холодной времянке с низким, паутинно-пыльным потолком. Прикрытый пропитанной кровью шинелью, я с трудом приоткрыл глаза. В туманной пелене проявились лица, склонившихся надо мной, Вовчика и его жены Галки. Из ватной тишины донесся голос Усатого: — Сережка, Сережка, ты живой?! Сережка, Сережка…

— Вовка, он живой!! Его надо скорее отвезти к бабе Любе…

…

… Бог меня хранил. Трое из стрелявших промахнулись. А, быть может не захотели брать грех на душу и сознательно стрельнули мимо. Кто теперь скажет? Две пули, пробив легкое, прошли навылет рядом с сердцем, а третья – насквозь прошила предплечье правой руки. Весь в бинтах и примочках из каких-то трав, которые готовила добрая, чем-то похожая на мою бабушку-Зину, бабулька, — я быстро шел на поправку. И уже недели через две начал делать первые шаги по комнате.

В небольшом домике, где меня выхаживали, кроме колдовавшей надо мной бабы Любы, жила ее пятнадцатилетняя внучка — Катька. Сначала эта глазастая, симпатичная девчонка, лишь робко заглядывала в приоткрытую дверь закутка, где стояла моя кровать. Позже, она осмелела и стала заходить в мою комнату вместе с бабулькой, когда та, бормоча под нос какие-то молитвы, окуная тряпочки в пахнувший полынью раствор, делала мне очередную перевязку. Кареглазая, с двумя смешными хвостиками из русых волос и уже не детскими формами, Катька с любопытством за мной наблюдала. Постепенно мы с ней стали разговаривать и даже подружились. А через месяц, когда мои раны почти затянулись, и я уже свободно передвигался по комнате, эта стрекоза с озорными глазками, стала по-детски со мной заигрывать. Не зная, как меня растормошить, она корчила рожицы, показывала язык, дразнила и убегала. Подыгрывая, я делал резкое движение, дескать, сейчас догоню… Эта игра Катьке нравилось, она визжала от восторга и со смехом убегала. Однажды, она подошла слишком близко и когда я, в очередной раз сделал вид, что гонюсь, она, показалось нарочно позволила себя поймать. От ее разгоряченного тела пахло чистотой и юностью… Но вместо того, чтобы попытаться вырваться, Катька внезапно прижалась ко мне всем телом и закрыв глаза, неумело ткнулась своими пухлыми губками в мою щетину. Крепко ухватив за попку, я прижал ее к стенке и начал иступлено целовать. Свежие раны болели от перенапряжения, но я не мог остановиться. Не в силах оторваться от этого чуда, я жадно вдыхал цветочный аромат ее юного тела, целуя ее выпрыгнувшие из халатика грудки и пухлые губки, глаза, щеки, нос. Еще мгновение и мое тело пронзила сладкая истома…